Родилась 23 декабря 1925 года в деревне Станьково, ныне Дзержинского района Минской области в крестьянской семье. 

После смерти матери Ариадна с младшим братом Маратом ушли в партизанский отряд им. 25-летия Октября (ноябрь 1942).

Когда партизанский отряд выходил из окружения, Ариадна Казей отморозила ноги. Началась гангрена и партизанский врач, в условиях блокады, без наркоза, прямо на санях ампутировал ей обе ноги.

Долго лечилась на Большой земле, куда была отправлена самолётом. В дальнейшем закончила педагогический институт, стала заслуженной учительницей БССР, Героем Социалистического труда, депутатом Верховного Совета, членом ревизионной комиссии ЦК Компартии Белоруссии.

Сестра Героя Советского Союза Марата Казея.

Умерла в апреле 2008 года в возрасте 82-х лет, похоронена на Северном кладбище Минска.

В деревне Станьково, что на Дзержинщине, до войны было много Казеев. Два рода с такой фамилией доминировали в селе, и принадлежность к родам определялась уличным прозвищем. Одних звали «Юлиновы», других «Таленовы». А еще было всем известно, что между собой они не мирились. Кто знает, в кои века пробежала между ними черная кошка. Но она пробежала, потому одни Казеи не хотели знаться с другими.

Аня Казей из «Юлиновых» росла на удивление красивой девушкой. И грамотной. Она закончила не только церковноприходскую школу, но и двухклассное городское училище в Койданово, так тогда назывался Дзержинск. И была девушкой на выданье. Ей исполнилось шестнадцать лет, и уже разрешалось ходить на танцы. И вот на танцах, которые организовывались в бывшем имении графа Чапского, она и увидела его. Он был военным моряком, уже почти девять лет служил на линкоре «Парижская коммуна» в далеком Кронштадте, а домой приехал на побывку. Высокий, красивый, в совсем непривычной для Станьково форме, ладно сидевшей на нем. На следующий вечер шестнадцатилетняя Аня подошла к нему через весь зал и вручила букетик полевых цветов. Все ахнули. Вот так на виду, через весь зал. Не принято это. Но она подошла. А еще все ахнули потому, что моряк Иван был тоже Казеем, но из других, из «Таленовых». Да еще и старше ее на тринадцать лет.

Иван вскоре уедет, Аня останется в деревне, но главное решение они все-таки приняли. Решение пожениться. Они поженятся потом, когда он навсегда покинет свой линкор. И снова вся деревня замрет в ожидании: не может быть этой свадьбы, даже священник на паперть не пустит, откажется венчать. Но священник обвенчал, потому что отец Ивана перед самой своей смертью сходил к нему и наказал: если сын попросит обвенчай его с Анной, кто бы и как бы ни возражал. Правда, венчаться ему пришлось в той же морской форменке: другой одежды дома не дали. В доме своей будущей жены его не пустили на порог, подвенечное платье дочке тоже не готовили. Аня его сшила сама из суровой отбеленной ткани.

Потом пошли детки. Сыновьям революционный матрос Иван Казей давал непривычные для здешних мест имена. Одного Маратом назвали. Второго - Кимом. Ким – значит Коммунистический Интернационал Молодежи. Одна дочка – Леля, другая – Ариадна, третья - Неля.

Иван был мастеровит, любая механика была ему подвластна. Сначала обслуживал локомотив в бывшем имении, потом перешел в МТС, в Дзержинске. А Аня была активисткой. Она моталась по деревням, агитировала за колхозы, создавала молодежные организации, выступала на заставах, поскольку граница с Польшей была рядом. Возвращалась поздно в своей запыленной кожанке, целовала деток, бросалась на шею Ивану. Они были счастливы. 

…Пропахшего мазутом Ивана Георгиевича забрали прямо в премиальных, за отличную работу выданных кожаных галифе и тужурке, которыми тот очень гордился.

Маленькая Ада навсегда запомнила картину: в поблекшем желтом кожане отец смиренно подметает двор воинской казармы в Дзержинске, где держали политзаключенных в ожидании суда. Брат с сестрой самовольно прибежали сюда, не веря, что отца не выпустят.

Потом было еще одно, последнее свидание. Подхватив пятерых детей — кого на руки, а кого за руки, Анна Александровна, жена Ивана Георгиевича, поехала в Минск — чтобы услышать приговор суда. Надеялась: справедливость восторжествует, компетентные органы во всем разберутся. Но надежды не оправдались: Иван Казей сгинул в биробиджанской ссылке.

Уже после войны, в 1959 году, когда «врага народа» посмертно реабилитировали, Ариадна Ивановна решила узнать, за что же арестовали отца. И услышала: за вредительство. Портил и ломал, якобы, колхозную технику.

Это революционный-то идеалист Иван, носивший матросскую тельняшку под робой механика и первым в Дзержинском районе открывший курсы трактористов для сельских парней и девчонок. Самые бедные из них даже жили у Казеев, потому что своего угла не имели, сиротами из детских домов приехав на учебу.

После ареста мужа Анну Александровну Казей, которая заочно училась в Московском педагогическом институте имени Крупской, из вуза исключили. С дзержинской квартиры выгнали. И с работы тоже выгнали. С многих работ, если быть точным.

По этой причине детвору (в семье еще старшая сестра Елена была, а также младшие Ким и Неллочка, умершие впоследствии от болезней) разбросали по бабушкам-дедушкам. Ариадне досталась бабушка Зося — сестра деда по отцовской линии.

Наступили другие времена… Иван Казей был репрессирован 25 апреля 1935 года, и умер в Амурлаге в 1942 году. От отца у дочери Ариадны останется справка о реабилитации. О судьбе мамы, с тех пор как увезли ее еще в 1941 на немецкой машине под охраной автоматчиков, ничего не известно. Одни говорят, что повесили её в Минске вместе с политруком и еще одним партизаном, с которыми она писала и распространяла листовки. Другие утверждают, что сожжена она в Тростенце и пытали её страшно.

Так в самом начале самой страшной войны Ариадна и Марат останутся одни. Ей - шестнадцать, ему - двенадцать!

После долгих мытарств Марат осенью 1942 года ушел к партизанам в «двадцать пятый» отряд, так он был назван в честь 25-годовщины Октябрьской революции.

Ариадна пришла в 25-й отряд позже и не всегда была рядом с Маратом, но встречались они довольно часто. 

В отряде Ада мыла и ремонтировала одежду партизан. Дежурила на кухне. А потом наравне с парнями и мужчинами стояла по двенадцать часов одна, в лесу, в секрете. Ходила в разведку и на "железку", сидела в засаде, с оружием в руках встречалась с врагом... Было и трудно, и страшно. Но в этом она даже сама себе никогда не признавалась. Ей тогда, в восемнадцать её девичьих лет, казалось, что самое главное ещё где-то впереди, что героические дела и подвиги, которых жаждало её сердце, ещё будут, будут...

...Под Новый, 1943, год немцы блокировали Станьковский лес, окружили его со всех сторон. О том, чтобы принять бой, нечего было и думать. И командование отдало приказ покинуть лес в организованном порядке.

Из блокады Аде и Марату довелось вырваться врозь. Той части отряда, которой не удалось прорваться через кольцо окружения во время первой стремительной атаки, пришлось расположиться на дневку прямо в снегу почти под носом у немцев, без всякой возможности развести костер, просушиться.

Свои ноги, обутые в растоптанные, да еще промокшие бурки, Ариадна перестала чувствовать еще к полудню. На этих бесчувственных ногах, с которых бурки потом придется спороть, она ходила несколько суток, пока не соединились со своими и бригадой имени Ворошилова.

...После этого Ада две недели ещё держалась и даже на задание ходила на своих обмороженных ногах... Других ещё лечила, другим перевязывала и смачивала риванолом и гусиным жиром обмороженные руки и ноги... Наконец не выдержала, свалилась. И когда показали её бригадному хирургу, было поздно...

На санях, прямо в лесу, начальник медслужбы бригады Иван Максимович Дяченко и ампутировал девушке обе ноги. Прокаленной на огне ручной пилой-ножовкой, без наркоза, просто держали за руки и навалились на грудь. 

Придя в себя, Ариадна кричала и требовала пистолет. Через несколько месяцев рейдов на санях и подводе её самолетом переправили на Большую Землю. На Большой земле пошли один за другим госпитали, пошли одна за другой операции...

И вновь, только потому, что вокруг были друзья, жажда жить, жажда вновь вернуться в строй преодолели и физическую боль, и душевную.

В госпитале Ада окончила девятый класс, окончила курсы счетоводов, помогала санитаркам и сестрам в палатах и на кухне, писала за тех, кто не мог сам писать, письма домой, приносила из библиотеки и читала в палатах книги. Новички, только поступавшие в госпиталь, ласково называли её сестрицей...

Она снова научится ходить, притом так ходить, что, возвратившись в родные места, на заседания бюро райкома комсомола из Станьково в Дзержинск будет топать пешком. 

А когда станет студенткой, начнет посещать не только танцы, но и занятия по физкультуре. Многим сокурсника почти целый семестр даже в голову не приходило, что эта девушка – инвалид первой группы. Ведь протезы её были сделаны в виде аккуратных и модных сапожек, а чтобы они не скрипели, нужные места она смазывала подсолнечным маслом.

В детстве ее звали «огневкой». Она с одинаковой страстью плясала в клубе, играла с мамой в любительских спектаклях, пела. Однажды к ней подошел военный — в их местах стояла воинская часть. «Кем вы хотите стать?» — спросил он ее. «Летчицей», — ответила она. «Прошу вас, — сказал военный, — идите в балетную школу. Вы созданы, чтоб быть балериной».

Она не стала ни летчицей, ни балериной. Ариадна Ивановна окончила педагогический институт, стала заслуженной учительницей БССР, Героем Социалистического труда, депутатом Верховного Совета. 

…В родное Станьково Ада вернулась в 1945 году.. Не было мамы. Не было уже и Марата. Не дождался он Победы, погиб в неравном бою с врагом...

К тёте, где жила теперь Ада, ежедневно приходили соседи, жалели Аду... И это было тяжелее всего. Ада понимала, что это может погубить её... И, чтобы заглушить отчаяние, стала искать себе какое-нибудь занятие, начала шить, встречаться с молодёжью, даже ходить на танцы! Потом работала телефонисткой на почте, комсоргом колхоза, корректором районной газеты. Но всё это было ей не по душе: она чувствовала, что её сердце жаждет чего-то иного...

И Ада поехала в Минское облоно… 

Поступила на филологический факультет столичного педагогического института. Еще студенткой создала семью, родила дочку и сына. Работала в 28 минской школе. Она была хорошим педагогом. Об этом говорит Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, которой она отмечена Указом Президиума Верховного Совета СССР в 1968 году.

Но второй жизнью Ариадны Ивановны был и остается Марат. Она многое сделала, чтобы о подвиге её брата знали все школьники большой тогда Страны Советов. В 28-й минской школе, её усилиями там был открыт музей имени Марата Казея. 

…В жизни этой женщины было столько ударов судьбы, что могло бы сломить многих. Пришлось пережить ей и ещё одну потерю. Она знала, что брат погиб, но когда к маленькому домику вокзала подъехали за ней розвальни, и она увидела на них мальчишку с тоненькой шеей и большелобой головой, все у нее дрогнуло, смешалось, и она закричала, теряя память: «Ма-ра-ат!».

Это был и вправду Марат. И вправду брат. Только другой, двоюродный. И так угодно было распорядиться судьбе, что и этого Марата, который с того дня вошел в ее сердце навсегда, она потеряла тоже. Бросился в горящий дом вдовы фронтовика, вынес на руках девочку. И прожил еще одиннадцать дней — будто только для того, чтоб умереть 11 мая, месяц в месяц, день в день смерти ее Марата, но спустя пять лет.

— Маратик очень красивый мальчик был: голубоглазый, русый. В школьном музее я повесила его портрет. Там он больше всего на себя похож. Потом его многие художники рисовали, но каждый на свой манер и не всегда таким, каким он был в жизни. Когда я только создавала музей, художник Юрий Васильевич Нежура, уже покойный, нарисовал большую картину «Последний бой Марата». И целую серию акварелей с видами Станькова под общим названием «Родина Марата». Хорошие, милые акварели… (Из интервью А.И. Казей).

Заслуженный учитель Белорусской ССР, Герой Социалистического труда, Ариадна Ивановна передала музею бесценные семейные реликвии — сшитый мамой матросский костюмчик, фуфайку, ушанку Марата. А также уникальный снимок, сопровождающий теперь все энциклопедические статьи и интернет-публикации. Обычный портрет мальчишки с умными глазами. Ничего особенного. Если не знать, что сделал его обыкновенный фашист, зашедший во двор к бабушке Марата попросить «яйки». На следующий день немец принес снимок — лучшее фото пионера-героя за короткие 14 лет...

— Во время перезахоронения Марата в 1946 году я попросила открыть гроб — очень хотела удостовериться, что в нем лежит именно мой брат. И увидела мертвого Маратика, у которого были оторваны кисти рук и не хватало части черепа. Я тогда срезала с его головы часть белокурых локонов, которые храню до сих пор. (Из интервью А.И. Казей).

«Я не знаю другого человека, который бы нес на себе такую нагрузку, как Ариадна Ивановна. Кроме преподавания предмета, музея, внеклассной работы всей школы, партийной работы (она секретарь школьной парторганизации, член райкома и Минского обкома партии, а на республиканском съезде партии, делегатом которого она была, ее избрали членом Центральной ревизионной комиссии Коммунистической партии Белоруссии), почти нет дня, чтобы она не выступала перед школьниками Минска, перед рабочей и учащейся молодежью институтов и техникумов, перед всеми, кто ее просит об этом. А просят ее многие.

Каждое выступление Ариадны Ивановны стоит ей немалой затраты нервной энергии - ведь она каждый раз заново переживает трагедию своей семьи. Только подумайте: надо каждый день подготовиться к урокам, проверить тетради, выступить в другом конце города, а то и за городом, принять участие в очередном совещании в райкоме. И десятки других дел.

А еще свой дом, семья, заботы. Она хозяйка, на плечах открываются старые раны... Но все, кто рядом с ней, так привыкли, что Ариадна Ивановна Казей со всем справляется, все "вытянет", всем поможет в беде, что, может быть, подчас и забывают, как же трудно ей все это достается.

Она не терпит в отношении к себе никаких скидок...».